Александр Молочников: «Каждый новый шаг теперь — это очень опасно»

Александр Молочников

Давай начистоту: как так вышло, что тебе, 22-летнему актеру, доверили ставить спектакль на главной сцене страны?

Главная сцена МХТ — большая, а я поставил на малой. (Смеется.) Сначала я собирал информацию, думал, кто мог бы написать по ней пьесу, мне была интересна тема. Когда предложили поставить, для меня это было неожиданностью.

Олег Павлович (Табаков. — Interview) дал добро?

Идея спектакля о Первой мировой возникла у Ольги Тарариной после лаборатории МХТ «Впервые на русском», и мы стали вместе с руководством театра (не Олегом Павловичем) об этом думать. Встречались с историками, в музеи ходили… Были идеи сделать спектакль по фотографиям, по одноактным пьесам пяти драматургов… Я тогда обзвонил всех, кого только можно, от Акунина и Гришковца до Курочкина. В конечном счете я составил синопсис спектакля, а потом вместе с Сашей Архиповым мы написали пьесу.

А для подстраховки возник режиссер Евгений Писарев, названный в программке художественным руководителем постановки?

Да, на самом деле мне было волнительно при мысли, что кто-то гораздо более опытный будет мне помогать, я боялся вмешательства. А Писарев повел себя как мудрец, не вмешивался в процесс, смотрел только этапные моменты и давал мне очень полезные советы.

То есть ты сам все эти крутые трюки придумал?

Поскольку я писал текст, то примерно понимал, как это должно выглядеть. Целенаправленно добивался того, что хотелось мне. Чуть позже, когда актеры прониклись темой и стали ловить кайф на репетициях, случилось то, что называется совместным творческим процессом.

У тебя поэтому в спектакле есть и магический движущийся куб, как у Лепажа в Театре наций, и психоделические пляски Бутусова, и «ванная любви» из «Идеального мужа» Богомолова, и велики из «Пьяных» Рыжакова? Это цитаты, эстетский стеб над самыми громкими спектаклями сезона или мне померещилось?

Я могу с ходу назвать тебе восемь спектаклей с велосипедами. (Перечисляет.) Конечно, никакого особенного языка не изобретено, новый Някрошюс не родился. Художник спектакля Николай Симонов, который очень мощно помог нашей работе, однажды сказал: «Если тебе кажется, что ты придумал сам, значит ты еще не видел этого в другом спектакле». Но при этом, не скрою, многое мной собрано из того, что я прежде видел. Многое имеет на меня большое влияние.

Ты доволен своим спектаклем?

Мы старались избежать прямолинейности, где-то удалось, и я этим доволен. Одновременно я вижу драматургические недостатки… Но проблемы эти настолько корневые, что сейчас их уже не исправить. И, тем не менее, спектакль не совсем обычный получился: шоу с элементами провокации.

В чем провокация? Я понимаю, если бы ты о Второй мировой так смело высказался… Или в финальном зонге спел бы не о войне вообще, а о Киеве и Донецке. Ты же на Майдан ездил, стихи читал там…

Вторая мировая — крайне болезненная тема, и ее нельзя сравнивать с историей Западного фронта. Из всего, что я видел на эту тему, меня по-настоящему убеждает только Герман, а к такому уровню разговора я явно не готов. Что касается Донецка, я не люблю как зритель, когда какие-либо сколь угодно прекрасные смыслы говорятся со сцены напрямую. Вероятно, цель такого театра — изменить зрителя. Я уверен, что зрители остаются непоколебимы. Я верю в силу воздействия на чувство. Театр сопереживания… Сегодня это звучит неприлично, атавизм, с которым я не согласен. Додин говорит, что театр — некий тренажер органа сопереживания. Выходя, ты не становишься прекрасным благодетелем, но мышца развивается. Это очень конкретный процесс.

А ты что у зрителей тренируешь?

Надеюсь, что и мозг. Для меня это анти-ура-патриотический спектакль. Понимаешь, когда он создавался, я понимал, что вокруг стало слишком много людей, с чьими взглядами я категорически не согласен. Спорить с каждым было невозможно. И потому удачным свой спектакль я считаю тогда, когда зритель сначала очень веселится и расслабляется, а потом ему вдруг дают по башке. Верю, что мы сделали не просто веселое зрелище. Сейчас мне говорят: хотелось бы, чтобы дебютант делал что-то не понятное никому, а не такой массовый и мейнстримовый продукт. Но спектакль, задуманный как политическое кабаре, не удается, если на нем три человека. И то, что зал у нас битком, — один из необходимых элементов этого спектакля. Билеты до января проданы.

Не боишься, что такая вот задорная форма закопает смысл? Зрители аплодируют и радостно расходятся по домам…

Ты знаешь, не все выходят в таком настроении. Я чувствую, что, когда сегодня со сцены поется «А завтра будет мировая война» по стихам прекрасного Дмитрия Быкова, невольное напряжение возникает.

Есть мнение, что современный театр должен выбивать зрителя из зоны комфорта, разъединять. Ты что про это думаешь?

Не знаю… Сложный вопрос. Как актеру мне в кайф играть в так называемых провокативных спектаклях, когда зритель сидит в недоумении и вяло аплодирует. При этом мне в кайф выходить на поклоны в спектаклях, где зритель в финале визжит, как на стадионе. И нравятся мне вообще очень разные спектакли. «Вишневый сад» Додина и «Дядя Ваня» Персиваля… Мягко говоря, это очень разный подход к Чехову.

А зачем нам вообще театр? Он же лжет, рассказывает придуманные истории, которые зачастую скучнее реальной жизни и телика…

Это странно прозвучит, но у нас в России сейчас театр, может быть, наиболее интересная и единственно возможная для общения со зрителем форма. Жаль, народу мало в зал умещается. Давай говорить прямо: кино с точки зрения честного разговора закрыто. Мы сегодня можем потягаться с советским временем. Тогда хотя бы снимали, но клали на полку. А тут и снять-то нельзя, денег не выделяют. Из других способов высказывания уважаю радикальных художников. Петра Павленского, например, прикалывающего себе мошонку к брусчатке Красной площади. Мне вот страшно сесть на 15 суток. Но я уважаю позицию тех, кто, в отличие от меня, свой страх переборол. Я не уверен, что это к чему-то приведет, но позиция честная, гораздо эффективнее любого митинга.

Ты своим спектаклем решил дать пощечину обществу равнодушных?

Не передергивай. Важно было честный спектакль сделать. Про то, что все забывают: нет ничего страшнее войны. Счастье, что театр дал нам эту возможность. Вообще, руководителей театров, которые хотят сделать свой театр зоной высказывания, можно сосчитать по пальцам одной руки. Хотя я не вижу ничего предосудительного в развлечении. В шоу «Цирка дю солей» нет никого высказывания, но как же это круто смотреть.

Ты актер и режиссер. Ты театровед и журналист, активист и правозащитник… Профессора Любимцева, наезжающего на МХТ, на место поставил… Понемногу ты зашел сразу на несколько профессиональных территорий. Тебя много, ты везде. Ты такой неравнодушный? Или тебе скучно быть просто актером? Это ведь опасный путь. Будут говорить, что ты пиаришься…

Почему опасный? Ну, скажут: поверхностный человек. (Смеется.) Все проще: то, что происходит, как говорят школьницы, «меня бесит». Но постить об этом многозначительные статусы в фейсбуке — местечковость. Хочется делать. Настоящие правозащитники — очень отважные люди. Было бы крайне нечестно мне к ним примазываться. Просто я не понял, почему профессор в пропагандистской передаче поливает коллег грязью, вот и решил разобраться. Я не понимаю тех, кто не имеет позиции до тех пор, пока продукты и шмотки иностранные не пропадают с прилавков. И вдруг все просыпаются. А когда в 2001-м закрыли НТВ, особенно-то никто не дернулся.

За два года после окончания ГИТИСа ты стал успешным, подаешь надежды. Жизнь налаживается?

Мне хорошо. И я страшно благодарен театру, без которого ничего этого не было бы. МХТ для меня — единственное место, в котором мне комфортно работать. Я это понял уже после того, как туда попал. Работа в театре кипит, параллельно всегда репетируется от трех до семи спектаклей. Это очень сильно притупляет кулуарную жизнь. Актеры так заняты, что не успевают понять, кто там куда назначен, куда ввелся и кому завидовать…

Да ладно, в курилке все всё обсуждают.

Во мхатовской системе это невозможно.

Ты играл Алексиса в «Лесе» Антона Маликова, в МХТ ввелся на эту же роль в спектакле Кирилла Серебренникова. Сам бы мог ради карьеры что-то такое сотворить?

Ты спрашиваешь, может ли актер сегодня переспать с худруком? Может, конечно. Я такие случаи знаю. Они были и будут. Сам я не смогу с кем-то физиологически сойтись ради карьеры. И идейно, кстати, тоже. Я, например, не буду сниматься у Михалкова или Говорухина. Но они и не зовут. (Смеется.)

Ты карьерист?

Я по-настоящему счастлив, когда пашу. При этом мне не стеснительно позвать на свой спектакль интересного режиссера, чтобы впоследствии, если сложится, вместе поработать. Если это называется карьеризмом — мой ответ: да. Зазорного ничего не вижу.

Каких безумных проектов ждать от тебя в ближайшем будущем?

Я думаю о втором спектакле. И о работе в кино, как режиссер. Верю, что смог бы работать с актерами, видел, как это происходит в Голливуде. Хочется внести пару инноваций в нашу индустрию. А еще хотелось бы в городе что-то сделать. Диснейленд, например, особый…

Придется ведь идти на поклон в Министерство культуры.

Говорят, там есть еще вменяемые люди… Ты знаешь, я просто понимаю, что каждый новый шаг теперь — это очень опасно. Судить ведь будут по гамбургскому счету. Уже слышу эти голоса: «Поставил в МХТ “19.14”… Ну ОК, успешный спектакль, хорошо заявился. Ну а на самом деле, парень, что ты можешь?»

Анна Ананская
Интервью
Добавить комментарий