Аниш Капур: «Я много болтаю, но сказать мне, по сути, нечего»

Аниш Капур

Год не вылезали с работы и культурная жизнь прошла мимо? Шанс наверстать упущенное есть: до 17 января в Еврейском музее и центре толерантности открыта выставка сэра Аниша Капура. Лауреат премии Тёрнера, автор знаменитых гигантских скульптур «Облачные врата» в Чикаго и «Зеркало неба» в Нью-Йорке впервые добрался до столицы РФ.

Масштаб своей более чем скромной московской ретроспективы (всего четыре работы) британский скульптор индийского происхождения объясняет тем, что на рассмотрение и понимание этих работ время требуется немалое. Зато экспозиция — сплошные хиты: 20-тонная восковая скульптура «Моя алая родина», десятиметровое кривое зеркало «S-образное», две небольшие, но яркие до дурноты пространственно-иллюзорные работы «Мое тело — твое тело» и «Убежище».

Главный редактор Interview Алёна Долецкая потратила не один час, чтобы лично постичь гармонию пустоты, роль пространства и масштаба, иллюзии и цвета, заложенные Капуром в его проекте.

А после встретилась с автором и выяснила, за что его — сына бомбейского индийца и багдадской еврейки, который придерживается иудаизма, — французы обвинили в антисемитизме.

ДОЛЕЦКАЯ: Аниш, почему ваша первая московская выставка проходит в Еврейском музее?

КАПУР: Мне очень нравится это место. Важно, что тут не только музей еврейской культуры, но и центр толерантности. Чувствую причастность к этому месту. Тем более что французы буквально на днях обвинили меня в антисемитизме. (Смеется.)

ДОЛЕЦКАЯ: Вас? За что?

КАПУР: Летом в Версале выставлялась моя работа «Грязный угол», которую журналисты прозвали «Вагина королевы». Она довольно жесткая, это правда. И жители Версаля оказались к ней не готовы. Им тяжело было принять искусство, которое ставит под сомнение одновременно власть, существующий порядок и маскулинность. На скульптуре появились расистские, в частности антисемитские, надписи. И я принял решение их оставить.

ДОЛЕЦКАЯ: Как шрамы.

КАПУР: Именно. А недавно меня судили за то, что я их сохранил. Обвинили в том, будто таким образом я распространяю идеи расизма.

ДОЛЕЦКАЯ: Полное извращение ситуации.

КАПУР: Да, безумие. Это как обвинять изнасилованную женщину в изнасиловании.

ДОЛЕЦКАЯ: И что вы теперь будете делать?

КАПУР: Я уже начал думать над тем, как можно трансформировать эти надписи во что-то другое. Но по-прежнему категорически отказываюсь их удалять.

ДОЛЕЦКАЯ: Когда искусство впервые появилось на улицах, городские власти считали его вандализмом, а полиция арестовывала художников, которые, например, рисовали на стенах общественных зданий. Постепенно за паблик-артом начали признавать статус искусства. Но между искусством и вандализмом до сих пор очень тонкая грань.

КАПУР: Я не согласен. Граффити — частный случай, к нему можно относиться по-разному. А вот объекты искусства существуют в общественных пространствах уже много веков. Впрочем, как и вандализм в их отношении. Это печально. Я всегда считал публичное пространство местом для культурных экспериментов.

ДОЛЕЦКАЯ: Многие ваши работы рассчитаны на внушительные пространства и большой охват аудитории. Взять хотя бы самую известную вашу чикагскую скульптуру. А как вам работается в галереях? Не тесно?

КАПУР: Это совершенно разные аудитории с разным отношением к искусству. В музее у зрителя есть возможность остаться с работой наедине, созерцать, изучать ее, взаимодействовать с ней в интимной обстановке.

А у общественного, публичного пространства совсем другая задача. Работать с ним непросто, нужно брать в расчет его символическое значение. В былые времена на площадях ставили памятники героям и триумфальные арки. Но мы больше не воспеваем войны. Нужно понять, как обращаться к широкой аудитории сегодня, как вовлекать ее. Одно из таких средств — селфи.

ДОЛЕЦКАЯ: Да-да! И вы не удержались — сделали селфи с коллегой по цеху Ай Вэйвэем.

КАПУР: Почему бы и нет? (Смеется.) Селфи — это такой новый и странный пока способ взаимодействия с искусством, но от него никуда не деться.

С Ай Вэйвэем мы познакомились всего десять дней назад (примерно в середине сентября. — Interview) и сняли селфи, чтобы позвать людей на шествие в поддержку беженцев.

ДОЛЕЦКАЯ: А со стороны выглядит так, словно вы всю жизнь знакомы.

КАПУР: Да, нам и самим так показалось. Так вот, мы сидели с Ай Вэйвэем в кафе, завтракали и обсуждали, что хотим вместе провести акцию в поддержку беженцев в Европе: сделать что-нибудь бестолковое в духе «Gangnam Style». Ну, и решили выйти на прогулку, неся в руках одеяла — в знак солидарности с теми, кто вынужден скитаться по миру. Для меня наша акция была еще и актом творческого созидания, подобно созданию скульптуры.

ДОЛЕЦКАЯ: Удалось привлечь внимание к проблеме?

КАПУР: Все время, пока мы шли, вокруг нас была толпа журналистов. Но смысл акции не только в этом. Очевидной простотой нашего действия мы, как художники, хотели заявить, что даже обычный процесс движения может быть творческим, созидательным.

Люди по всему миру, презрев страхи, покидают свои дома (уже это очень трудно). Они идут сотни километров, переплывают на лодках моря, рискуют жизнью.

Люди набираются мужества, собирают семью и уезжают. Это бесспорно храбрый поступок. И свою созидательность, изобретательность, новые возможности беженцы привозят в те страны, что их принимают. Нашей акцией мы хотели сказать: пусть эти люди станут для вас желанными гостями, ведь они открывают и новые возможности.

ДОЛЕЦКАЯ: А при создании скульптурных работ вы думаете об эффекте, который они произведут на зрителя? Или вас интересует только возможность высказаться?

КАПУР: Во-первых, мне нечего высказывать. Я много болтаю, но сказать мне, по сути, нечего. Смысл моих работ относительно объективен. Взять, к примеру, «Мою алую родину»: это просто 20 тонн воска и вращающийся механизм. Я не говорю вам, как это следует интерпретировать. Да, название дает своего рода подсказку. Но главное тут — ваши собственные отношения с объектом. Я не могу делать искусство для зрителя, я создаю для себя. Но если я вкладываю смысл в работу, то вы, глядя на нее, тоже что-то поймете, проникнетесь.

ДОЛЕЦКАЯ: Вы часто работаете с воском, а это довольно недолговечный материал. Что чувствуете, когда ваша работа разрушается?

КАПУР: Посмотрите на любой, даже самый богатый в мире, музей — и вы увидите в нем скудные обломки доисторического или древнеегипетского искусства. Если объект представляет собой культурную ценность, люди обязательно найдут способ его сохранить. А я не особо озабочен тем, чтобы мои работы жили вечно. Какие-то останутся, какие-то разрушатся — это нормально.

ДОЛЕЦКАЯ: Еще вы много используете зеркала. Сами-то часто смотрите на свое отражение?

КАПУР: Пожалуй, да: во мне есть толика тщеславия. (Смеется.) Зеркало используется в искусстве уже давно — это длинная и очень сложная история. Но оно всегда было выпуклым, отражало мир, концентрировало его. Я же работаю в основном с вогнутыми зеркалами. Они не отражают мир, а трансформируют пространство, создают новое. Они меняют представление о том, где находится предмет и как он соотнесен с пространством. Вогнутое зеркало переворачивает мир с ног на голову.

ДОЛЕЦКАЯ: Да, оно словно затягивает зрителя.

КАПУР: И то, что смотрит на вас, влияет на то, что видите вы. Все меняется местами. Традиционно пространство картины — это то, что уходит вглубь, за ее поверхность. Для нового искусства необходимо создавать новое пространство. Чем я и занимаюсь.

ДОЛЕЦКАЯ: В галерее Акселя Вервордта выставлялась ваша работа, где два вогнутых зеркала были расположены друг напротив друга, и, если зритель вставал строго посередине, он слышал звук. Очень сильный эффект!

КАПУР: Потому что наши глаза и уши связаны.

ДОЛЕЦКАЯ: Массовая культура в каком-то смысле продлевает жизнь великих произведений, тиражируя их изображения на ручках, карандашах, пепельницах. Вы бы позволили обращаться так с вашими работами?

КАПУР: Почему нет? Это часть мифологии объекта. Например, у вас есть календарь с репродукцией картины Моне. Когда вы увидите оригинал, вы будете относиться к нему по-другому. Ведь в чем мифология этого объекта? Он настолько ценный и важный, что его напечатали на календаре. Нет, я не против тиражирования.

ДОЛЕЦКАЯ: Значит, вы не будете возражать, если я сделаю себе сережки в виде двух изогнутых зеркал Аниша Капура?

КАПУР: Ну не зна-аю, вы же нарушите мои авторские права. (Смеется.) В науке существует учет изобретений, реестр, где каждое открытие закреплено за его автором. В искусстве единственный учет — это наличие самой работы. Наши идеи и эстетику постоянно воруют, чтобы использовать в коммерческих целях. Я сотни раз видел сумки «от Аниша Капура», и мне даже несколько раз приходилось обращаться в суд.

ДОЛЕЦКАЯ: Выигрывали?

КАПУР: Естественно. Приходится защищать свою территорию, а как иначе?

ДОЛЕЦКАЯ: Аниш, если бы вам предложили сделать работу для Москвы, вы бы согласились?

КАПУР: Не раздумывая. В вашей стране удивительный культурный контекст. Мне интересен русский авангард, его роль в истории русского искусства, его следы в этом городе. К тому же, насколько я могу судить, в Москве есть где развернуться.

ДОЛЕЦКАЯ: А вы никогда не думали сделать какую-нибудь миниатюрную работу, которая умещалась бы на ладони?

КАПУР: На самом деле у меня не так уж много гигантских скульптур. Есть масса мелких объектов, размером не выше человека.

ДОЛЕЦКАЯ: Правда? А все уверены, что Аниш Капур — фанат грандиозных масштабов. Чем больше, тем лучше.

КАПУР: Вовсе нет. Иногда лучше — меньше.

Интервью
Добавить комментарий