«Здесь без каски нельзя», — строго сообщает рабочий редактору Interview Александре Рудык и участникам группы AES+F Евгению Святскому и Льву Евзовичу. Все трое пришли на аудиенцию к худруку Борису Юхананову, а заодно поглазеть на его новый электротеатр «Станиславский». Пройти из одной части здания в другую можно через окно — так короче. Кругом строительная пыль, леса, сварка. Юхананов победоносно поднимает руки: «Здесь у нас будет Большая сцена, мы заказали 300 лебедок из Германии, ни у кого нет такой конструкции. Это супертрансформер! Под сценой строим самую современную звукозаписывающую студию. Во дворе — открытую концертную площадку. Вместе с «Нур-баром» организуем кафе.
Премьерный спектакль главного авангардиста от античности Теодороса Терзопулоса «Вакханки» уже на подходе. И это только начало. Впереди — постановки с участием молодых композиторов и радикальных художников. Впрочем, о программе Юхананов говорить не настроен: «Пресс-релиз почитаете». Своим давним друзьям Святскому и Евзовичу худрук раскрывает новую философию театра и синтеза искусств. Художники Юхананова понимают. Это непросто, но, как говорит сам режиссер, главное — запрос к росту. А он у современного читателя и зрителя имеется.
ЮХАНАНОВ: Если мы захотим перекурить, то можем выйти на угловой балкон — он прямо на Тверскую смотрит, с него еще Ленин выступал.
СВЯТСКИЙ: Я никогда не курил, а Лев бросил.
ЮХАНАНОВ: Зря! Полноценный художник и мужчина должен понимать, что еда — для тела. Вино, хорошее вино — для души, а для духа — дым.
ЕВЗОВИЧ: В чем разница между духом и душой?
ЮХАНАНОВ: То, для чего вино — это душа, а то, для чего дым — дух. Что тут непонятного? (Смеется.)
СВЯТСКИЙ: То есть набери дыма в легкие — и почувствуешь дух?
ЮХАНАНОВ: Душа на идеи не откликается, она откликается на ситуации. А для идей и пространства духа просто необходима курительная трубка.
СВЯТСКИЙ: У нас за область духа отвечает Татьяна (Арзамасова, участница группы AES+F. — Interview).
ЕВЗОВИЧ: Мы со Святским исследуем бездуховное пространство. Борис, мы с тобой познакомились во второй половине 1980-х. Это была специфическая эпоха ранней перестройки, эйфория и так далее. Сейчас мы тоже оказались в специфическом периоде. Можешь обрисовать современную культурную ситуацию?
ЮХАНАНОВ: Там, в конце 1980-х, мы были объединены поколением. Поколение — это не столько возраст, сколько определенный момент, когда художник, личность, вступает в актуальные отношения со временем на территории своих действий. Можно представить себе этот момент как миниатюру, которая очень детально разработана, и ее легко увеличить до размеров глобальной размашистой картины. Так вот, тот потенциал, что был накоплен в 1980-е, полностью исчерпал себя в этой миниатюре в 1990-е и 2000-е. Она оказалась конечной. Теперь ее можно вертеть в руках, рассматривать и употреблять в витальном дизайне жизни. А опыт, который мы получили за время пребывания в этой миниатюре истории, позволяет почувствовать дистанцию ко времени как таковому и сделать его предметом исследования. Вот в этой точке я сейчас сам и нахожусь. Наш электротеатр — это машина полноценного обращения со временем процессуального искусства, которую сейчас я настраиваю, выстраиваю. За год эта машина наберет полную мощь, и мы с вами сможем поиграть и насладиться ее возможностями.
“В России деление понимается не только как разделение, но и как особый художественный альтруизм — «я поделюсь с тобой»”.
ЕВЗОВИЧ: Мне всегда было интересно пространство театра. Но на традиционных драматургических постановках, начинающихся со слова «здравствуйте», я испытываю неловкость за себя, актеров, зрителей. Так вот, ситуация преодоления этой неловкости через всеобщее объединение жанров и искусств сейчас возможна?
ЮХАНАНОВ: Задумавшись о происхождении театра, я представил себе такую сказку. Некая очень древняя цивилизация исчезла, и на путях ее смерти осталась гора. На этой горе стоит театр. Я дал ему название «театр полноты». Дальше я представил себе модель истории искусства, в которой этот театр полноты, подвергнутый всевозможным дифференциациям, оказывается источником всех искусств. То есть он просто поделился. В России деление понимается не только как разделение, но и как особый художественный альтруизм — «я поделюсь с тобой». Дальше эта дифференциация шла вплоть до конца XIX века, когда и произошло что-то очень серьезное. В частности, возникла профессия режиссера. И вот этот режиссер…
СВЯТСКИЙ: Я тебя перебью — так возникла и профессия современного художника.
ЮХАНАНОВ: Абсолютно верно, но я все-таки о режиссере. Так вот, режиссер из влагалища истории вышел готовым во всех своих ипостасях: руководителем производства, лидером коллектива, педагогом, идеологом. Потому шедевры театральной режиссуры возникли мгновенно. Электротеатр «Станиславский» носит имя одного из этих вот чудесных стариков-младенцев, вышедших из пещеры рождений.
ЕВЗОВИЧ: Так, это ты сейчас о временах авангарда? А дальше как происходила дифференциация?
ЮХАНАНОВ: То, что было дальше, уже нельзя назвать дифференциацией. Это новый процесс измельчения до элементов. И ступкой, которая уже растерла деленку до элементов, стал современный художник. Это период постмодернизма, который длился примерно до 1995 года. Потом начался обратный процесс — сборки. Теперь театр полноты возвращается и оказывается возможным. Электротеатр — свободная зона разных видов искусства, благодаря которым обнаруживается эта полнота. Теперь актер, первые слова которого казались невыносимыми актуальному художественному сознанию, стал неотъемлемой частью этого процесса. И он должен поменяться, он должен обрести внутри себя тайную и прекрасную сферу универсума, благодаря которой сможет встретиться с художником, с радикальным композитором, с новыми технологиями. Если в очень широком смысле сказать о программе электротеатра, то это программа, которая нацелена на проявление и обнаружение театра полноты.
ЕВЗОВИЧ: Спасибо тебе за этот блистательный экскурс в историю XX века. А ты думаешь про свою публику? Раз в 20–25 лет появляется новое поколение. Эти люди будут ходить в твой театр?
ЮХАНАНОВ: Однажды французский актер и режиссер Жак Копо сказал: театр — для молодежи, для просвещенной публики, для всех. Это гениальная маркетинговая формула, применимая и сейчас.
“Если клинически определять прошлые годы шизофренией, то теперь у нас — паранойя”
ЕВЗОВИЧ: То есть между прошлыми поколениями и новыми перед лицом театра разницы нет?
ЮХАНАНОВ: Я не всматриваюсь в публику, вкладывая в этот взгляд критические коннотации. Народившееся на путях развития московской истории поколение, конечно, не такое, как мы, это новые разночинцы. Люди, не обязательно имеющие культурный бэкграунд, подразумевающий серьезное знание, душевную мускулатуру. Но как говорил Гете: «Кому еще расти, тот все поймет». На эту открытость сознания я и рассчитываю. Если подобный рост продолжается в 70-летней бабушке, то и она будет постоянным зрителем моего театра. Я вижу большой запрос к росту. Лет 20 назад люди хотели «мерседес», хотели испить красивую западную жизнь. В нулевые — были наделены идеей выжить. Люди из империи, перешедшие в новое время, оказались темпоральными эмигрантами. Пожилой человек, который должен делиться прошлым, не может исполнять своих учительских обязанностей в социуме, у него вырвана почва из-под ног. Теперь молодой человек по отношению к пожилому — опытный. Он здесь родился, знает это время и делится знанием. Пожилым приходится заново врастать в новое время, в новую страну. И только тогда они становятся восприимчивы к новой культуре. Поэтому не через возраст определяется новый зритель, а через эту возможность роста. Это первое.
СВЯТСКИЙ: А второе?
ЮХАНАНОВ: Второе явление связано буквально с последним годом. Если клинически определять прошлые годы шизофренией, то теперь у нас — паранойя. Мои зрители — смесь из параноиков и шизофреников, и я должен с ними очень адекватно работать. Источником паранойи является деза — понятие, которое я хочу ввести в социокультурный обиход просвещенных друзей по поколению. В 1960-е было предметное понятие докса — то, что можно назвать расхожим мнением, опирающимся на здравый смысл. С ним и боролись художники, и питались им. Докса была неким фундаментом, отталкиваясь от которого, приближаясь или апеллируя к нему, созревал постмодернизм. Но докса не стояла на месте. Теперь докса стала дезой. Но это не просто ложь. Ложь — понятие метафизическое, вбирающее в себя кучу оттенков серого. Деза — территория продуктивных действий. Она фокусируется на создании сообщения, которому ни в коем случае нельзя верить.
Это зверь или механизм, пожирающий коммуникативную систему, в которой мы все выросли и на которую сегодня опираются социум и культура. И мы должны видеть, как этот паук, пожиратель коммуникаций, оставляет за собой новые системы коммуникаций, работать с которыми пока никто не умеет. Это и есть первая серьезная основа для паранойи. Поскольку в роли темпорального эмигранта оказывается уже весь мир. Теперь нет молодого человека, выросшего в этой новой системе, который объяснит старшим, как жить. Вместе с системой коммуникации разрушается система самоидентификации. И что там народится внутри общества, внутри одного человека, кто вылезет наружу? Кто будет вот этим паучком новых коммуникаций? Никто не знает. Новый зритель приходит, не различая себя. И ждет, что театр поможет ему. Сократ называл философа повивальной бабкой, так вот теперь эта бабка — театр. И у электротеатра новая функция — помочь заново родиться обществу и человеку.
ЕВЗОВИЧ: Потрясающе! Я аплодирую и заканчиваю: в этой комнате только что был создан целый мир.
