Диагноз Дэмиену Херсту: нетленка

Лукавить не будем: произведения искусства создают люди, балансирующие на грани меж миром нормальных и сумасшедших. Одолев кушетку мозгоправа, антидепрессанты и серию неудачных суицидов без улучшения самочувствия, творцы приступают к психотерапии творческим самовыражением. Картины, статуи, кинофильмы и романы, как правило, — материализация умопомешательства их создателей. И это самолечение оплачиваем мы, любители прекрасного.

Между тем безумие — вещь заразная. Особенно в концентрированном виде. Дабы не впасть в психоз от переизбытка общения с шедеврами, надо относиться к ним не слишком серьезно, как к развлекухе. Либо дистанцироваться, объясняя себе, что привело автора к созданию очередного шедевра: психический комплекс, паническая атака, энурез, измена жены, измена жене иль прочий закидон. Произведением искусства надо восхищаться невозмутимо, восторгаться в полоктавы, без щенячьего восторга. Это — основа психогигиены.

Известно, что популярность и прибавочную стоимость художнику приносит будоражащая ум форма эксплуатации расхожего стереотипа (архетипа, мифа, невроза — нужное подчеркнуть). Например, это может быть страх смерти — штуковина хоть и бестолковая, но среди населения весьма распространенная. Страх смерти не имеет ничего общего ни с инстинктом самосохранения, ни с любовью к жизни. Эти трое в голове человека умудряются существовать изолированно друг от друга, пробуждая некромантические или некрофильские влечения. Именно они в Средние века выводили толпы народа поглазеть на публичные казни. Именно они заставили нас в течение трех часов горящими от восторга глазами наблюдать за гибелью пассажиров лайнера «Титаник».

К чему я все это? К тому, что никак не могу успокоиться после посещения выставки британца Дэмиена Херста. Который явно неравнодушен к смерти. Но, в отличие от всех прочих ее заложников, Херст озабочен не бессмертием души, а феноменом перехода собственного тела в прах. Его не пугает конечный продукт — превращение в ничто. Его как раз оскорбляют промежуточные фазы трансформации красивого, успешного, живого себя в малоаппетитную субстанцию.

Художник категорически не желает становиться добычей падальщиков. Он вечно хочет быть в форме. Пусть и бессодержательной. В этом плане большинство его работ — в прямом смысле нетленка: дохлая акула в формалине смотрится как живая, хотя и нашептывает на ухо чеховское: «А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!» В компании с акулой — умирающие бабочки как символ скоротечности сущего и маниакально распиленные коровы. Помимо этого, творец инкрустирует гниющие бычьи головы личинками мух, а человеческие черепа — бриллиантами. Уверен: «зеленые» давно ищут возможность заживо заспиртовать самого художника и поместить в прозрачную капсулу для всеобщего обозрения.
Те, кто видел Херстовы «трупики» живьем, скажут, что такой же эффект возникает, если в течение одного дня посетить психушку и судебный морг. Увы, туров в эти заведения не продают, так что художник заполняет эту потребительскую нишу.

Иной раз трудно сказать, экспонаты создает Херст или препараты? При осмотре его экспозиций возникает чувство дереализации — вроде собрались насладиться современным искусством, но не понимаете, где находитесь: в анатомичке мединститута? в кунсткамере? в паноптикуме, где зрителей радуют баночными сиамскими близнецами и за скромную плату позволяют ребенку засунуть мышонка в пасть экзотического гада? В отличие от кунсткамеры, создания Херста ни живые ни мертвые, хотя и натюрморты.

Если кто не знал, Дэмиен — не только ваятель, но и заядлый коллекционер. Любой психолог подтвердит, что коллекционирование — социально-легитимная форма навязчивости. А сами коллекционеры — главные персонажи кровавых триллеров: от наивных маньяков Хичкока до симпатяги Ганнибала Лектора.

Коллекция Херста, как и его работы, уходит корнями в детство. Только не в золотое, а в исполненное кладбищенских миазмов. Кто так опечалил юного демоненка — преставившаяся в кресле бабушка или скончавшаяся от авитаминоза морская свинка, — биографы помалкивают. Но его коллекция — явное продолжение игры в «секретики»: дети зарывают их в землю под стеклышко, для демонстрации избранным.

Малютки, впервые в жизни напуганные неотвратимостью смерти и необратимостью умершего, именно так, символически, переживают этот опыт. В импровизированные могилки помещаются майские жуки, фантики, кусочки асфальта, проволока, монетки, в ход идет все — вплоть до мертвого котенка, которого назавтра можно откопать и еще немножко погладить.

Не ясно, оставит ли нетленка мистера Херста в умах российских зрителей столь же заметный отпечаток, как у западной публики? Здесь и не такое видали. Задолго до «маринованных телят» на главной площади язычески поклонялись «живым» останкам вождя мирового пролетариата. И уж куда Херсту до продавщиц отечественной продуктовой сети, истинных хедлайнерш дедлайна.

Дамы так навострились переклеивать торговые ценники со сроками реализации, что даруют теперь колбасе жизнь вечную.
В общем, что я имею сказать: дискутировать о худценностях и недостатках херстовского собрания — это к искусствоведам. Они уведут, куда положено. Предметы коллекции англичанина не столь зловещи, сколь бодрящи — ходишь средь них, глазеешь и вопрошаешь: «Как это вы умудрились, милейший Дэмиен, впарить состоятельным людям сомнительного качества консервированных рыбок, набитых опилками, и расшитых бисером мертвых кошек за миллионы долларов?» А он — не отвечает.

Интервью
Добавить комментарий