Гари Татинцян: «Большого художника может понять только большой художник»

Графика Евгения Чубарова

 Вы первый московский галерист, заинтересовавшийся Чубаровым. Чем он привлек ваше внимание?

Я был первым галеристом, но не первым человеком, обратившим внимание на Чубарова. Как-то я спросил одного коллекционера, может ли он назвать по-настоящему интересное явление на фоне шестидесятников и нонконформистов, которые были тогда повсюду. Он сказал, что есть одно дарование, которое не подпускает к себе никого, и при этом он гений. Я спросил, что же указывает на его гениальность. Тогда этот коллекционер рассказал историю о том, что как-то Кабаков вместе с Пивоваровым и Пацюковым были у Чубарова в гостях, и после этого Кабаков сказал: «Ребята, только что мы побывали у гения».

Конечно, при первой нашей встрече Чубаров не был настроен разговаривать со мной, но я как-то нашел с ним общий язык и тут же купил у него много графических работ.

Когда смотришь на его искусство, кажется, что видишь какую-то чернуху, на самом же деле в нем та же мистика и даже религиозность, как и в русском лубке. Однажды он сидел и продавал свои работы на Арбате, а к нему подошел человек с большой черной бородой и спрашивает:

— Это ваши работы?

— Мои, — отвечает Чубаров.

— Сколько стоят?

— Пять рублей.

— А за все сколько?

— 500 рублей, — сказал Чубаров, чтобы от него отвязались, потому что и за пять рублей у него никто ничего не брал.

Человек повернулся к своим соседям и сказал: «Дайте ему денег». Оказалось, это был армянский архиепископ Вазген II. Я думаю, что это может быть критерием того, что его искусство не демонично, а даже наоборот.

Его всегда представляли сумасшедшим или алкоголиком, хотя он вообще не пил. Чубаров боялся прикасаться к алкоголю, опасавшись стать другим человеком. Он постоянно был одержим каким-то поиском внутри себя, желанием создать то, чего он сам от себя не ожидал. При этом он не был равнодушным или безразличным. Он совершенно искренне хвалил художников, которые ему нравились, и даже в работах самых бездарных находил какие-то удачные моменты.

 Кроме Москвы вы выставляли его в Нью-Йорке. Как на его искусство реагируют зрители тут и там, есть ли разница?

Если вы пойдете на хороший джазовый концерт, то увидите в зале только профессионалов, людей, способных расшифровать музыку. Слушать джаз — не развлечение, он подразумевает понимание. Так и в живописи. Публика по большей части понимает лишь фигуративную живопись, потому что она ясна и знакома: есть туловище, есть руки, ноги — предмет понятен. Когда смотришь на что-то неизвестное, нет точки отсчета, от которой нужно исходить, чтобы определить, насколько это хорошо или плохо. Большого художника может понять только большой художник. Чубаров настолько умен, тонок и сложен, что его может понять только такой же человек.

 У художников того поколения мастерские напоминают музей, где в каждом углу — крошечный осколок какой-то эпохи, культуры, художественного направления. Такая ли мастерская была у Чубарова, что в ней запомнилось?

Мастерская у Чубарова в Москве — это подвал, где пол был поднят на 20 сантиметров, а под ним журчала вода. Окна были забиты железными листами, чтобы туда не проникли бездомные, а на потолке были подвешены картины. Он не мог писать на стенах, так как к ним были прикреплены проволокой многочисленные скульптуры.

А вот его мастерская в Берлине была огромным открытым пространством, в которой не было ничего лишнего, кроме пары картин и икон, у него не было никакой эмоциональной привязанности к вещам. Это была всегда чистая и аккуратно убранная мастерская.

 У вас самого дома есть работы Чубарова?

Да, конечно. Его работы висят у меня в Нью-Йорке и в Германии, он всегда присутствует в моем окружении. Он один из моих любимых художников. Это единственный художник из русского и даже европейского пространства, с вещами которого мне не тяжело жить.

 Как вы думаете, почему Евгений перешел от ранних скульптур и рисунков ламповой копотью к консервативной по нынешним временам абстракции? И какой период его творчества близок лично вам?

Не люблю словосочетание «ламповая копоть». Грязно написанные вещи могут быть очень элегантными. У него никогда не было денег, но когда они появлялись, он покупал индийскую тушь, которой были написаны все его ранние работы. Он всегда писал дорогими красками (дорогими не по западным меркам, но в российской действительности).

Я выбрал его из всех художников как человека рефлексирующего, умного, тонкого, глядя именно на его ранние работы. А то, что он перешел к абстракции, — это было приятным сюрпризом. Это означало, что человек развивается, а не продает собственные клише. Его абстрактное искусство — лучшее, что им было создано. Его картины можно на равных сравнивать с лучшими работами западных художников.

 Когда говорят о Чубарове или его работах, всегда всплывает слово «энергетика». Как, по-вашему, почему? Как зритель может ее обнаружить?

Я не понимаю слово «энергетика». В его случае я бы говорил больше о сложном алгоритме знаков, цвета. Он завершал свои работы, контролируя каждое движение, а не случайным жестом, как это часто происходило у американских экспрессионистов.

 Какое бы слово вместо «энергетики» вы использовали?

Каллиграфия. У Чубарова есть уверенность в себе, в технике, осознанность. Был ряд очень интересных циклов, которые я просил его повторить, но он не мог повторяться. Каждый раз это был новый подход.

 Как вы думаете, абстрактное, беспредметное искусство в XXI веке по-прежнему актуально?

Оно актуально, но оно превратилось в продажу ложного товара. Не каждый человек, создающий абстракцию, может абстрактно мыслить, и имитация плохого реалистического искусства часто выдается за абстракцию.

 Почему на фоне других нонконформистов Евгений был не так известен и почти 20 лет сидел без выставок?

Он никогда не был нонконформистом. Я знаю, что один известный современный художник не рекомендовал интересоваться Чубаровым, потому что однажды, увидев свои работы на фоне Чубарова, он понял, насколько они провальны. Если какую-нибудь выставку курирует художник, то он никогда не будет включать в нее работы того художника, который равен ему или же превосходит его самого.

Работая с Чубаровым, я платил за собственное образование: ни в одном университете я не смог бы узнать об искусстве столько же, сколько от него. Работая же с нонконформистами, я чувствовал себя банальным спекулянтом, понимая, что больше не развиваюсь.

 И все-таки какой характер был у Чубарова?

Сложный. Это был человек, преданный своему делу, сконцентрированный на самореализации, но в хорошем смысле. В его работах всегда читается утонченность, элегантность и уверенность. Он хотел создать то, что не будет забыто. Он даже не хотел детей, чтобы ничего не отвлекало его от искусства. Он всегда чуть-чуть сомневался в себе, но при этом был уверен, что на сегодняшний день он делает все, что в его силах. Он постоянно говорил: «Завтра я сделаю лучше».

Выставка открылась в четверг, 2 апреля, при поддержке дома Ruinart.

Интервью
Добавить комментарий