Директор МАММ Ольга Свиблова поговорила с художником и создателем культовом диссидентского журнала «А–Я», который издавался в Париже и Нью-Йорке с 1979-го по 1986-й. Получилась длинная, но крайне занимательная коса жизни. Сама Свиблова слышала этот рассказ в 135-й раз, но многим из нас до сих пор невдомек, какое важное место в истории русского искусства занимает Шелковский. Восстанавливаем справедливость.
СВИБЛОВА: Игорь, как ты решил стать художником? Мог же стать человеком!
ШЕЛКОВСКИЙ: Меня ничто другое не волновало. Помню, мне было шесть, жили мы в коммунальной квартире. У нас была соседка, старая большевичка, по фамилии Руднева, которая попросила меня оформить ей стенку для отрывного календаря. Я нарисовал дом на горе, окна светятся, в ночном небе луна, под горой колодец с журавлем — я их только в книжках видел. Она предложила гонорар: яблоко или коробочку толокна. Мне очень хотелось яблоко, но я знал, что бабушка меня отругает, потому что толокно полезнее. Выбрал второе.
СВИБЛОВА: Какой это был год?
ШЕЛКОВСКИЙ: Еще война шла. Где-то 1943-й или, может, начало 1944-го.
СВИБЛОВА: И тогда ты сделал свой профессиональный выбор?
ШЕЛКОВСКИЙ: Ну да. А в школе я подружился с учителем рисования Ананием Ивановичем Глуховым. Мы с ним ездили на этюды в Коломенское, и я перенял его умение сворачивать самокрутки. У него была такая жестяная баночка из-под ваксы, в которой он носил махорку. Нарезаешь газетную бумагу, делаешь в ней ложбинку, пересыпаешь махорку, потом долго слюнявишь, заклеиваешь, закручиваешь конец, вставляешь в рот, чиркаешь спичкой. Это было необходимо, потому что на природе много комаров. Но я не курил, скорее дым пускал. Мне нравился сам ритуал.
СВИБЛОВА: А после училища куда устроился?
