Нильс Шу: «Суть граффити — повторять свое имя, напоминая, что ты существуешь»

Джабах Кахадо и Нильс Шу Мёльман

ДЖАБАХ КАХАДО: Нильс, прежде всего: добро пожаловать в Москву. Насколько я знаю, ты впервые здесь, так ведь?

НИЛЬС ШУ МЁЛЬМАН: Да, верно.

ДЖАБАХ: Каким было твое первое впечатление от города? Как ты в целом оцениваешь идею музейного шоу в Москве?

НИЛЬС: Я могу сказать, что я успел немного попутешествовать, но планета большая, и даже если ты часто путешествуешь, всегда остаются места, о которых ты не имеешь абсолютно никакого понятия. Поскольку я вырос в 1980-е в Западной Европе, меня всегда больше тянуло в Америку, на Запад, и это странно, потому что я никогда не был, например, в Польше.

ДЖАБАХ: Восточная Европа остался белым пятном.

НИЛЬС: Один раз я был в Катаре, но совсем недолго. Я был в Японии, Китае, Сингапуре, Австралии, а сейчас Москва. Я работал в BBDO около трех лет, и мне хватило — пришло время оставить все это и снова заняться собственными проектами. Но меня пригласили стать креативным директором в BBDO в Москве. И сначала я был абсолютно уверен, что срочно нужно паковать весь свой хлам и ехать. Но потом пообщался с некоторыми людьми и задумался: «А зачем?» Конечно, это было бы большим приключением, но мало ли в мире вещей, которые могли бы стать большим приключением? Хотя кто знает… Если бы я тогда решился, мы бы познакомились гораздо раньше!

ДЖАБАХ: Да, но мне на самом деле нравится, как мы встретились: идея музейного шоу в Москве в целом и идея сделать тебя ключевой фигурой выставки — это все очень здорово. Зак, что ты об этом думаешь?

ЗАК КАХАДО: Я считаю действительно интересным то, что работы Нильса будут показаны вместе с работами местных художников. Некоторые из участников младше тебя, Нильс, но у них есть талант и они понимают, что к чему. Но ты являешься частью того, на что эти ребята привыкли равняться: «Ух ты, это же 1980-е в Нью-Йорке, в Европе!» Каково это, присоединиться к молодому поколению художников, создающих постграффити в режиме реального времени в рамках одного музейного шоу?

НИЛЬС: Мир граффити и мир искусства, стрит-арт и традиционное искусство — они всегда находятся в вечном противоречии. Граффити должно быть снаружи — когда ты помещаешь его в выставочное пространство, это уже не граффити. Но именно это и может быть интересно! Возвращаясь к тому, что происходило в конце 1970-х — начале 1980-х в Нью-Йорке: многие чувствовали, что они хотят быть художниками, что они и есть художники, которые используют стены вместо холстов. Они искали признания. Так граффити впервые перешли в галереи и музеи.

Для меня это искусство — всегда вандализм, такое, какое есть, не надо пытаться сделать его лучше! Конечно, многие люди из первой волны — это обитатели мрачного мира 1980-х, бедных районов — они хотели добавить яркости не только вокруг себя, но и в собственное сознание. Вся хип-хоп-культура — это прекрасное явление, когда неблагополучные районы старались измениться, внести что-то положительное. Но я не отношусь к ним напрямую — я вырос в обычной местности, которую нельзя назвать проблемной. Мы тогда не рисовали граффити, но нам нравилось это явление. Нам было плевать на цвет, интересовал только шрифт, сама форма надписей. Поэтому мы создали самостоятельное движение и использовали только серебристый и черный. Рисовали на крышах и стенах. Если говорить о Bando и обо мне, он тогда был королем Парижа, а я королем Амстердама.

ЗАК: А ты как-то учился вообще рисовать?

НИЛЬС: Никогда не ходил в художественную школу, это было не для меня, граффити, улица — вот что было моей школой. И никогда не думал о граффити как о чем-то, чем буду заниматься всю жизнь. После того как несколько лет создавал только граффити, подумал, что пора двигаться вперед, и стал практически одним из лучших графических дизайнеров в Голландии, а их там много. Мне кажется, что в Амстердаме столько графических дизайнеров, сколько музыкантов в Нью-Йорке. В Голландии действительно серьезные традиции графического дизайна, так что я учился этому. А потом в 2007 году, когда мне стукнуло 40, я понял, что пора стать художником в конце концов, хотя я никогда не хотел им быть. Так я начал заниматься каллиграффити. Благодаря ему обо мне стали узнавать по всему миру. Но мир существовал и до меня, он не принадлежит мне.

ДЖАБАХ: Скажи, есть ли в рамках понятия каллиграффити художники, которых ты можешь поставить на один уровень с собой, о которых ты мог бы сказать: «Вау, да это круто!»

НИЛЬС: Конечно. Если вернуться к моему поколению, мы ведь говорили о более раннем периоде. Эл Сид, например, он из Туниса. Я был бы осторожен с именами.

ДЖАБАХ: Нет, не обязательно называть имена. Итак, они есть. Они из более молодого поколения или из твоего?

НИЛЬС: Я как раз собирался рассказать об этом. То, что меня в первую очередь интересовало — в граффити, в графическом дизайне, в рекламе, — момент, где надпись становится искусством. Я рисую, создавая надписи, и хочу, чтобы граница между искусством и моим занятием стала незаметной. Кроме того, все началось гораздо раньше, когда писари, монахи переписывали старинные книги — это было искусством. Так как же узнать, где заканчивается одно и начинается другое? Есть много разных форм, в которых эти два понятия переплетаются и продолжают развиваться дальше.

ДЖАБАХ: Как ты уже упомянул, ты работал в рекламной сфере в течение нескольких лет. Насколько я знаю, ты также работал с брендами, такими как LV, Absolut и другими. Помогла ли тебе работа в рекламной сфере в дальнейшем сотрудничестве с брендами? Я имею в виду как ты проводишь эту грань между искусством и рекламой, грань, которая позволяет не становиться слишком коммерческим?

НИЛЬС: Всегда по-разному. Я продавал свои работы какое-то время, но все это не было настолько прибыльным, чтобы я не знал, куда девать деньги. Коллаборация с LV была тем большим проектом, который может существовать только в рекламе. Ролик про Мохаммеда Али — настоящая рекламная идея. Может быть, отдельный художник мог бы взяться за такую идею, но все же здесь нужна работа с брендом, иначе все может получиться слишком абстрактно. Идеи совершенно определенно делятся на рекламные и художественные. Обычно можно инстинктивно понять, что к чему отномится. Например, у Бэнкси, я уверен, есть много рекламных идей. Из него бы получился блестящий арт-директор. И мне нравится, что он использует свой талант, чтобы поднять уличное искусство на новый уровень.

ЗАК: Ты используешь в своих работах различные слова и слоганы. Есть ли у них какой-нибудь глубокий смысл, подтекст? Конечно же «Shoe», я также видел «Pray to Lord». Ты пытаешься что-то сказать или же это просто абстрактные слова, которые интересно смотрятся?

НИЛЬС: Я думаю, если пишешь что-то — лучше знать, что это значит. Shoe — это мое имя, и то, что я повторяю свое имя, — это арт-проект. Суть граффити в том, чтобы, повторяя свое имя, говорить себе, что ты существуешь. Нечто вроде: «Я важен, это я, это хип-хоп, я существую, и я лучший». Это поднимает твою самооценку, особенно если ты застенчивый подросток.

ЗАК: И особенно если ты из тех самых бедных районов.

НИЛЬС: Точно. Это то, что касается «Shoe». Ты еще упомянул «Pray to Lord», это была рекламная идея для Ambra с целой стратегией, чтобы оживить бренд, сделать более похожим на модную коллекцию. Мы сделали двухсторонние куртки, где с одной стороны написано «Inch’Allah», а с другой — «Pray to Lord». Таким образом добавили провокационности, потому что это все еще остается провокацией, тогда было положено начало.

ЗАК: Ты используешь особенный шрифт. Ты придумал его сам или же это что-то из старой европейской графики? Я имею в виду, что оказало влияние на твои работы? Откуда ты берешь это ощущение, благодаря которому чувствуешь, что используешь именно те слова, которые позволяют визуально выразить: «Да, это Нильс».

НИЛЬС: Я думаю, здесь много всего. Потому что я начал создавать некоторые каллиграффити еще в то время, когда в основном рисовал граффити. Но если вы посмотрите на то, что я делал в 15 лет, увидите, что все это очень похоже на мои сегодняшние работы. Это каким-то образом было заложено во мне. Я не знаю, откуда я всего этого набрался. Мои работы — нечто вроде визуальных трансформаций. Конечно, в те дни граффити-движение полностью взяло верх над каллиграфией, но через 25 лет, когда я начал искать то, что мог бы использовать, все это снова возникло здесь, во мне. Нью-Йорк был ни при чем, скорее, нечто более европейское, даже более личное — генетически, топографически, географически. И тогда я сказал: «О’кей, теперь нужно дать этому имя». Я думаю, что очень важно давать название идее, потому что только после этого она начинает существовать.

Вот, кстати, надпись «Shoe» означает «я существую». У всего есть ценность, у всего есть имя. Таким образом, наиболее типичная форма надписей — она похожа на рукописные страницы, на все то, что было до появления печати, когда большинство книг, переписываемых в Европе, были религиозными. Все эти писари и монахи много путешествовали, останавливались в каждом монастыре по пути и сравнивали записи. «О, вы пишете заглавную “G” так, а я по-другому!» Примерно то же самое было с граффити до появления интернета. Ты путешествовал, а потом возвращался в Швейцарию или откуда ты там и рассказывал: «Вот, я встретил этого парня из Амстердама…»

ДЖАБАХ: Сейчас тебе не нужно путешествовать. Сейчас нужно просто обновить страницу в Facebook. Это грустно. Знаешь, я не особенно разбираюсь в каллиграфии или в чем-то таком, но есть несколько букв, которые мне просто всегда нравится писать — когда я сижу и бессознательно вывожу буквы.

НИЛЬС: Какие именно?

ДЖАБАХ: «М» или «W», они мне особенно нравятся. Но постепенно действительно начинаешь скучать по этому ощущению настоящего письма, со всеми этими новыми гаджетами — телефон, компьютер, ноутбук. Если ты хочешь что-то записать, тебе просто нужно ввести это в заметки в айфоне и сохранить. Мне кажется, что таких людей, как ты, художников, которые создают надписи, в будущем станет все меньше. Я с сожалением замечаю, что все это как-то уходит в прошлое. И все почему — потому что люди все больше заинтересованы в новом, быстром развитии, в прогрессе: если человеку нужна фотография, он сделает цифровой снимок — просто потому что это быстрее и дешевле.

НИЛЬС: Но это же не значит, что все остальное должно исчезнуть. В конце концов, люди ведь по-прежнему коллекционируют виниловые пластинки — почему? Значит, в этом что-то есть. И даже если посмотреть на отношение к тем, кто создает надписи, их ценят и признают. В XIX веке у всех был красивый почерк, а теперь почти ни у кого. Люди, которые действительно могут красиво писать, теперь художники. И если ты действительно хороший фотограф — ты печатаешь фотографии и разбираешься в этом.

ДЖАБАХ: То есть получается, что ты успешен именно благодаря компьютерной эре?

НИЛЬС: Может быть. Я сомневаюсь в этом, но вполне может быть.

ДЖАБАХ: Давайте перейдем к нашему арт-шоу, выставке в Москве. Расскажи немного, чего ты ждешь от этого.

НИЛЬС: А что вы хотели этим сказать — «Город в моем сознании»? Мне нравится это название, но я не уверен, что правильно его понимаю. То есть для меня это значит нечто вроде «хаос города — он не только снаружи, но и внутри».

ЗАК: Конечно, здесь есть и такой элемент — все это очень абстрактно, и что мне особенно нравится — каждый человек может понимать название по-своему. Ты понимаешь его вот так, для кого-то другого урбанизм — это, может быть, прежде всего здания. Мы хотели сделать его толкование свободным, но в то же время пытались дать ему некоторую форму, направление. Но опять-таки речь идет о группе выдающихся, на наш взгляд, художников, которую ты возглавляешь, о потрясающей выставке, потому что до сих пор стрит-арт и все, что с ним связано (в частности постграффити), считалось вандализмом, а теперь мы помещаем это в музей — и таким образом мы даем понять, что хотим идти именно в этом направлении.

НИЛЬС: А почему вы думаете, что найдутся сомневающиеся?

ЗАК: Сомнение, я думаю, в этом случае скорее клише. Мы хотим отойти от этого, абстрагироваться от первоначальной идеи и создать новую форму искусства. Художник должен оставаться художником и на улице, рисуя граффити на поездах, на стенах и так далее.

НИЛЬС: Я знаю, это плохой вопрос, но почему именно я?

ЗАК: Мы все время задаем себе тот же вопрос! (Смеется.) Честно говоря, когда Уилдрик (Уилдрик Батчес, галерист. — Interview) и Джабах показали мне твои работы, я сказал: «Ничего себе!» Конечно, это было не только мое решение, это было коллективное решение, мы все трое поняли: в работах Нильса определенно есть нечто глубокое. Мы не хотим зацикливаться на фигуративном искусстве, и нам было нужно то самое интеллектуальное, глубокое впечатление, которое производят твои работы. В них что-то есть — возможно, это связано с тем, что ты относишься к тому поколению, которое призвано решать реальные задачи. Я думаю, это было важно.

ДЖАБАХ: Забавно, что Уилдрик познакомился с твоими работами через одного нашего общего друга из Голландии, который тоже работает в креативной сфере. Он прислал мне ссылку, наверное, года два назад и сказал: «Ребята, вы должны познакомиться с этим классным художником из Амстердама». Мы посмотрели видео LV на YouTube и поняли: этот парень чертовски хорош!

НИЛЬС: Для меня очень важно, чтобы людям нравилось то, что я делаю. Многим художникам наплевать на то, что думают другие, но мне хотелось бы, чтобы людям нравилось.

ДЖАБАХ: Какими ты видишь себя и свои работы в будущем?

НИЛЬС: Иногда я сравниваю себя с композиторами. Они пишут текст, музыку, сочиняют мелодию — может быть, на одну песню нужно больше времени, чем на картину, — это не имеет значения. Я хотел бы продолжать писать «песни», писать картины. Поместить их все в одну книгу и создать целую философскую концепцию, написать текст, стихи, которые бы подходили к картинам, и в конце концов сделать из всего этого альбом. И я в такой форме мое творчество должно запечатлеться навсегда.

ЗАК: Ты бы хотел организовать свою персональную выставку в Москве, в галерее или в музее? Или же для тебя это пройденный этап: «Так, я сделал музейное шоу в Москве, и хватит на этом, нужно двигаться дальше».

НИЛЬС: Нет, почему же? Как говорится, все хорошее хорошо для повторения. Может быть, возвращаясь к предыдущему вопросу, сейчас я нашел что-то, что мне нравится, и могу сказать: давайте будем заниматься этим всегда. Но когда я говорю нечто подобное, я понимаю, что говорил это много раз. И каждый раз я полностью все менял. Сжигал все и начинал делать что-то новое. Нет, это скорее не сжигание мостов, ведь каждый раз можно вернуться, но принятие решений — это очень полезно. Так ты понимаешь, что все еще управляешь собственной жизнью. И это придает энергии.

ЗАК: Я уже знаком с твоим стилем и видел много твоих работ в интернете и работая с тобой здесь. Скажи, ты не хочешь попробовать себя в фигуративном искусстве — фотографии, коллаж — или по каким-то причинам это не для тебя, ты не хочешь экспериментировать с этим и не хочешь тратить на это время?

НИЛЬС: Ну, как я уже говорил, есть рекламная идея и есть художественная идея. Так как я был дизайнером в течение длительного времени и являюсь им до сих пор в какой-то мере, мне нравится сочетание изображения и текста, но скорее для постера. В прошлом году мы каждый месяц делали шоу с художниками, и для всех я отрисовывал имя художника, которое накладывалось на картинку. Мне это нравилось, но ведь это скорее дизайн, а не искусство, это рекламная идея.

ДЖАБАХ: Мы сейчас создаем цифровые коллажи, и мы считаем их искусством. Я не знаю, но, как мне кажется, это новый вид искусства. У меня есть еще один вопрос. Ты сейчас в Москве, и ты начал использовать кириллический алфавит, русский. Чем он отличается от латиницы, каково это, работать с ним?

НИЛЬС: Я могу сказать, что он определенно проще, чем китайский. (Смеется.)

ДЖАБАХ КАХАДО

Интервью
Добавить комментарий