Ольга Киселева: «Все разбогатели, все показывают картинки из интернета»

Ольга, расскажите о том, как вы приняли участие в выставке в честь 250-летия дома Hennessy?

С куратором Эрве Микаэлов мы давно знакомы и не раз работали вместе. Он хорошо знает мои работы, знает, что меня интересует и как я могу среагировать на ту или иную ситуацию. Как я понимаю, кураторы действуют так: они представляют идеального художника для выставки, а потом ищут такого художника среди знакомых людей. У меня есть серия проектов про символику предмета. Вообще мне повезло: когда я училась в Мухинском училище в Петербурге, училище было очень бедным и там не было не то что компьютера — не было денег на то, чтобы купить даже диапозитивы для диапроекторов, чтобы показывать фотографии картин для изучения истории искусств. Поэтому по бедности нас водили в Эрмитаж прямо в запасники, где хранители читали лекции и показывали нам фонд. То есть вместо того, чтобы показать изображение картины Рембрандта, нам показывали оригинал работы.

 Это, конечно, роскошь, которой сейчас нет.

Сейчас, конечно, такого нет — все разбогатели, все показывают картинки из интернета. А у нас было вот так. Одним из ярких людей в Эрмитаже была хранительница голландской живописи, которая научила нас расшифровывать натюрморты XVII века. Вы же знаете, что там каждый предмет — символ. Связь предмета с другим предметом, под каким углом падает на него свет, что означает сломанный предмет или надкушенное яблоко… Все это наделено определенным смыслом. И у нас были контрольные: преподаватель давал натюрморт, и нам нужно было прописать его историю: что стоит за этой работой, какая история — библейская или, возможно, бытовая. И это было во времена застоя, брежневские, андроповские времена, все боялись что-либо сказать, и мне казалось, это так сильно — взять и поставить у себя на кухне несколько предметов, и ничего говорить не нужно. Много лет спустя, лет 10–15, я наконец сделала такую работу — я рассказала всю свою биографию в виде серии натюрмортов, которые я создала из окружавших меня вещей. Потом была серия про то, что люди покупают в супермаркетах и что эти покупки рассказывают об их владельцах. В общем, у меня много серий про предметы и их символику, и Эрве как раз это заинтересовало. Он предложил мне поехать пожить в замке Hennessy, посмотреть на те предметы, которые там находятся — в замке, в архивах, в мастерских, где делают коньяк, — и посмотреть, вдохновят ли меня эти предметы на какую-нибудь историю. Я поехала и захватила с собой несколько своих предметов, которые, по моему представлению, связаны с идеей напитка. Например, «Книгу о вкусной здоровой пище» со знакомой всем картинкой, где на фоне стола, уставленного яствами, стоит красивая бутылка коньяка. Для нас же идея праздника была связана с этой книгой, которую открывали для того, чтобы приготовить званый обед или ужин. И идея была такая, что я еду в этот замок, живу там, пробую коньяк, который я не пила, кстати, раньше.

 А теперь?

Я вообще не люблю крепкие спиртные напитки, я пью шампанское, поскольку во Франции оно действительно доступна. А тут мне объяснили, что такое настоящий коньяк: как его пьют, как он рождается, что ты чувствуешь при дегустации
и т. д. Все это вдохновило меня на то, чтобы сделать работу к выставке. То есть договор был такой: приезжаешь, пробуешь, если вдохновляешься — делаешь работу.

 А если напиток и атмосфера не прочувствованы?

То просто едешь домой. Всем предлагалось войти в контакт с местом и атмосферой, но никто не обязывал создавать потом произведение. Кто это прочувствовал, те и стали участниками выставки.

 А если перейти от голландского натюрморта и вообще работы с предметом и его смыслами к абстрактному искусству? Вы учились у Даниэля Бюрена, как это на вас повлияло?

А при чем тут абстракция? Это совсем не абстракция. Да, я училась в Высшем институте изобразительного искусства, который был действительно основан Даниэлем Бюреном, но нас там учили не абстракции, а тому, как быть профессиональным художником просто-напросто. И Бюрен для меня вовсе не абстракционист, а человек, который работает прежде всего с пространством. Да, он знаменит тем, что работает только полосками, но интерес не в них, а в том, как он эти полосы размещает в пространстве. В этом случае полосы воспринимаются как черта, граница, и это просто такая визуальная стратегия современного художника, и нас как раз в институте учили этой стратегии и концепции.

 Если попробовать описать идеального преподавателя, кто он для вас?

Я. (Смеется.) Конечно, шучу. Идеальный преподаватель — это тот, кто видит в своем ученике потенциал и помогает ему самому этот потенциал почувствовать и развить в правильном направлении. Это совершенно точно. Я об этом много думала, глядя на себя саму и своих коллег. То есть лучший преподаватель — это не тот, кто знает все и кто без конца вам это все рассказывает. Не тот, кто самый строгий, и не тот, кто самый добрый. Это человек, который видит: вот сейчас ты идешь не туда, а вот сейчас ты поворачиваешь в ту сторону, в которую нужно. Тот человек, который умеет это показать и доказать — идеальный преподаватель.

 В вашей жизни был такой человек?

Да. Как раз такими преподавателями для меня были Даниэль Бюрен и Понтус Хультен. Еще я бы назвала человека, который, может, не настолько известен в России — Эрик Дёйкертс. Он художник, перформансист, представлял Бельгию в 2007-м на Венецианской биеннале. Он сам философ по образованию, ставший впоследствии концептуальным художником. Несмотря на то что он всего на лет восемь старше меня, он был моим преподавателем и буквально заставил меня стать современным художником. Если бы не он, возможно, художником я бы и не стала.

 Художника могут научить выставки, в которых он участвует?

Безусловно.

 Есть выставка, которую бы вы могли назвать переломной, самой для вас важной?

Конечно, каждая выставка чему-то учит. Пожалуй, важным для меня было первое участие в Венецианской биеннале.

 А вы были до этого на ней? Как зритель.

Нет, это была моя первая биеннале, и так вышло, что я сразу приняла в ней участие. Во-первых, там были просто все авторитеты из мира современного искусства, а во-вторых, я поняла, что моя работа вступает в диалог с произведениями этих великих художников. Это было действительно очень важно. А второй выставкой я назову 2-ю Уральскую индустриальную биеннале современного искусства в Екатеринбурге. Возможно, вы знаете ее систему — там тебе не дают бюджет, но дают завод для реализации проекта, где ты делаешь все, что захочешь. Мне крайне повезло, так как мне дали завод «Уралмаш», что круче любого бюджета. К тому моменту, когда Алиса (Алиса Прудникова. — Interview) пригласила меня участвовать в биеннале, у меня уже года два зрела идея работы, которую я хотела реализовать. Но работа была сложная, очень технологичная. Речь идет о биологических часах, которые показывают ваше индивидуальное восприятие времени. Когда зритель подходит к этим часам, время или ускоряется, или замедляется. В зависимости от того, как зритель чувствует ход времени, чисто биологически, так оно и фиксировалось: если ты чувствуешь время быстрее, то организм функционирует в ускоренном ритме, и наоборот. Конечно, под этот проект нужно было финансирование — чтобы какой-то музей, коллекционер или институция за этим стоял, и вот с этой историей все было сложно. Никто за него не хотел браться. Я уже стала отчаиваться, а Алиса вдруг сказала: «Здорово! Давай попробуем это сделать». И мы его сделали при помощи умельцев с «Уралмаша».

Во-первых, это был, наверно, первый проект, который было трудно сделать именно с технической точки зрения, и когда его сделать удалось, я просто почувствовала, что будто получила дополнительный диплом, еще одну ученую степень. А во-вторых, это стало первым шагом в серии моих проектов про время. Тема очень трудная, многие думают о ней, но мало кто успешно с ней работает. Сейчас у меня порядка десятка проектов именно на эту тему, и сейчас готовится большая выставка, которая будет показана в нескольких музеях по всему миру. Поэтому Уральская биеннале стала началом большого пути.

 У вас скоро откроется персональная выставка в московской галерее. Российский арт-рынок то и дело публично хоронят, а каким он кажется со стороны?

Почему со стороны? Я как профессиональный современный художник делаю по три-четыре выставки в месяц. Конечно, в Париже каждую неделю что-то новое показывать невозможно, поэтому я постоянно езжу по миру. Думаю, в Москве я выставляюсь столько же, сколько и в Париже. А рынок — он же не то чтобы «здесь» или «там». У меня недавно была выставка в Брюсселе, где была представлена работа из музейной коллекции. Пришли бельгийские коллекционеры и начали канючить, что уж очень хотят приобрести это произведение. Ну а как ее купить, если она уже в собрании музея? Никак. Я сказала, что будет следующая работа из этой серии в галерее в Москве, и они пообещали приехать. Так что арт-рынок международный, а от Брюсселя до Москвы всего пара часов на самолете.

Интервью
Добавить комментарий