Вышел первый том увлекательных мемуаров Анжелики Хьюстон — большой актрисы, дочери знаменитого режиссера и подруги многих выдающихся мужчин. Геннадий Устиян прочел его, чтобы поделиться с нами самыми интересными отрывками.
В Scribner, подразделении знаменитого издательства Simon & Schuster, вышел первый том мемуаров Анжелики Хьюстон A Story Lately Told. Звезда «Семейки Аддамс», ставшая представительницей третьего поколения династии Хьюстон, принесшей домой «Оскар» (до нее это сделал дедушка, актер Уолтер Хьюстон, и отец, режиссер Джон Хьюстон) за роль в фильме «Честь семьи Прицци», описала свою жизнь с рождения в 1951 году, детство в Ирландии, учебу в Лондоне в конце 1960-х и начало карьеры модели в 1970-х.
Во второй части мемуаров, которая будет называться Watch Me, Анжелика помимо прочего расскажет о своей кинокарьере и отношениях с Джеком Николсоном, которые продлились 17 лет. В ожидании настоящего мяса Interview публикует несколько отрывков из первого тома мемуаров.
Моя мать, Энрика Джорджия Сома, была балериной. У нее была невероятно красивая, светящаяся кожа, темные волосы до плеч и выражение лица возрожденческой Мадонны, одновременно мудрое и наивное. Для друзей она была просто Рики.
Мама была дочерью йога-любителя Тони Сомы, который владел итальянским рестораном Tony’s Wife на 52-й в Нью-Йорке, куда ходил обедать весь Бродвей, в том числе Рокфеллеры, Фрэнк Синатра и Марио Ланца. Дедушка, помимо того, что их кормил, учил всех петь по-настоящему, по-итальянски. Мать Рики, Анжелика Фантони, была в Милане оперной певицей и умерла от пневмонии, когда Рики было четыре. Дедушка был безутешен, но потом женился второй раз на Дороти Фрейзер, которую мы называли Нана, приятной, но строгой женщине, растившей мою мать в жестком режиме.
Когда мы навещали дедушку, он заставлял нас с братом вставать на голову и петь «О, какое чудесное утро, о, какой чудесный день!», после чего обычно исполнял пару арий. Дороти родила дедушке троих детей — девочку Линду и двух мальчиков Наппи и Фрейзера. Наппи был назван в честь Наполеона, потому что дедушка уверял, что в его жилах течет корсиканская кровь и что он чуть ли не потомок императора. Все они жили в квартире над рестораном.
Однажды мой отец, знаменитый кинорежиссер Джон Хьюстон, зашел в Tony’s Wife, где его встретила красивая 14-летняя девочка. Когда он ее спросил, кем она хочет стать, когда вырастет, она ответила, что великой балериной, и рассказала, как стерла пуантами ноги до крови. Когда он ее спросил, часто ли она ходит на балет, она ответила, что, к сожалению, не часто, потому что после каждого спектакля дедушка требует от нее эссе на четыре страницы — это его условие. И мой папа ей сказал: «Вот что, я отведу тебя на балет, после которого тебе не придется писать сочинение. Годится?» Но они так и не пошли в театр, потому что отца призвали в армию.
Четыре года спустя отец сидел в гостях у продюсера Дэвида Селзника и вдруг увидел красивую девушку. Он решил представиться: «Мы не встречались. Меня зовут Джон Хьюстон». Она ответила: «Нет, мы знакомы» — и напомнила ему про встречу в ресторане. Мама не видела папу четыре года, с тех пор училась у Джорджа Баланчина и танцевала на Бродвее у Джерома Роббинса. Она стала самой юной танцовщицей, принятой в лучшую труппу страны — Ballet Theatre, которая позже была переименована в American Ballet Theatre.
Теперь, в свои 18 лет, она заключила контракт с Дэвидом Селзником, и ее фотография появилась на обложке журнала Life от 9 июня 1947 года. Фотограф Филипп Хальсман пришел в театр снимать приму труппы, но увидел маму и стал фотографировать ее. Внутри журнала ее сравнивали с Моной Лизой — у нее была такая же загадочная улыбка.
Мама забеременела моим старшим братом Тони в 18 лет, папе было уже сильно за 40. Она пожертвовала ради него своей балетной карьерой. 10 февраля 1950 года он отвез ее в Мексику, получил развод от своей предыдущей жены, актрисы Эвелин Кейс, и в тот же вечер обручился с мамой. Тони родился 16 апреля 1950 года, а через 15 месяцев — я. Отца рядом не было — он снимал в джунглях фильм «Африканская королева».
Из-за того, что я обожала подолгу рассматривать себя в зеркале, наш гувернер Лесли Уоддингтон, эрудит и поклонник Пруста, сказал мне, что я самая тщеславная пятилетняя девочка, которую он когда-либо встречал. Но я пыталась предугадать свою судьбу. Накануне я подслушала, как мама с тревогой говорила отцу, что я, к сожалению, по-видимому, не вырасту красавицей, не выйду удачно замуж, и мне придется самой зарабатывать себе на жизнь. Поэтому я и изучала себя в зеркале: мои брови были слишком высоко посажены и округлой формы, нос был самой выдающейся чертой лица, а подбородок — безвольным. И я решила, что сделаю все, чтобы искупить эти недостатки: если не родилась красивой, придется быть хитрой.
Папа заехал домой по дороге в Рим, где ему предстояли съемки «Библии», рассказал нам с Тони, что идет вечером встречаться с Марией Каллас, которую хотел пригласить на роль Сары, и спросил, как ему себя с ней вести.
— Не напивайся, — сказал Тони.
— Не пой, — добавила я.
Позже, во время встречи с Каллас, отец пересказал ей это напутствие.
— Вы поете? — спросила Каллас.
— Только когда напьюсь, — ответил отец.
Как-то в гостях у Дирка Богарда в его загородном доме в Кенте мама познакомилась с актером Джеймсом Фоксом, красивым 28-летним блондином. Все звали его Вилли. Он снимался вместе с Дирком в «Слуге» Джозефа Лоузи. В один из вечеров он зашел к нам поужинать, и мне показалось, что он со мной заигрывает. Мне было уже 17 лет, и я дала ему понять, что мне нравятся его ухаживания. Через пару дней мама мне сказала: «Вилли Фокс просил передать, что хочет тебя позвать на свидание. Я не уверена, что могу тебе это разрешить». Я взмолилась: «Мама, ну пожалуйста. Я буду вести себя очень хорошо!» И она сказала: «Ну ладно».
Я уверена, что она поговорила с Вилли отдельно и потом смирилась, что если у нее с ним ничего не получится, пусть получится у меня. После ужина Вилли отвез меня домой и поцеловал на прощание в машине. Мы договорились, что он меня заберет из школы на днях, и это будет наш маленький секрет. Так началась серия наших тайных встреч, во время первой из которых я лишилась невинности. Чуть позже я узнала, что у него есть официальная девушка — очень красивая, похожая на модель американка Энди Коэн. Так Вилли Фокс разбил мне сердце.
Мама собиралась поехать на машине в Венецию, но скрывала, с кем именно. В ночь перед отъездом она пришла ко мне в спальню под предлогом взять почитать журнал, села на кровать и сказала: «Давай поговорим, Ангел. Так все быстро меняется. Ты становишься женщиной, у тебя скоро будут парни. Мы больше не разговариваем начистоту, как раньше, у тебя появились секреты. Нам придется, если мы хотим жить под одной крышей и дальше, снова начать разговаривать откровенно, как когда ты была совсем маленькой».
Я расплакалась, прижалась к маме и просидела так довольно долго. Целый год я приходила домой поздно, тайком, лгала, что была в школе или с подругами, а мама тихо плакала в своей спальне.
Наутро после этого разговора мама попросила положить ей какую-нибудь музыку в дорогу, и я ей сложила пленки с Майлзом Дэвисом, Бобом Диланом, Rolling Stones и «Четырьмя временами года» Вивальди. Мама уехала, а через несколько дней няня пришла обеспокоенная и сказала, что несколько дней ничего от нее не слышала. Мы все занервничали, потому что мама звонила няне каждый день, где бы ни находилась.
Утром следующего дня я проснулась и увидела, что у моей кровати сидит Лесли Уоддингтон. Не успела я подумать: «Что Лесли Уоддингтон делает в моей комнате?», как он сказал: «Мама умерла. Погибла в автокатастрофе». Я почувствовала, что мое сердце вот-вот взорвется, пока я пыталась осознать, что он сказал.
Примерно через месяц после похорон мамин любовник Брайан, который был за рулем машины, когда она погибла, позвонил и сказал, что хочет передать мне ее вещи. Это были часы Cartier, которые я ей купила из своего первого гонорара за роль в папином фильме, и коробка с музыкой, упакованная мной в тот день, когда мама уехала. Брайан явно ее с тех пор не открывал. Я принесла коробку домой, заперлась в ванной и открыла ее. Внутри все пленки были в засохшей крови. Я уронила их на пол ванной, включила кран и долго смотрела, как вода стекает в раковину.
Первая же моя работа в кино — роль в папином фильме «Прогулка с любовью и смертью» — была разгромлена критиками. Один из них, Джон Саймон, написал: «В фильме также некомпетентно сыграла дочь Джона Хьюстона Анжелика, у которой лицо уставшей антилопы гну, голос ненастроенной теннисной ракетки и бесформенная фигура». Мне в любом случае не хотелось сниматься в кино, я мечтала стать моделью.
В 1969 году в Нью-Йорке у меня начался роман со знаменитым фотографом Бобом Ричардсоном. Мне было 18 лет, ему — 42. Примерно в это же время мне позвонил Ричард Аведон и предложил сделать с ним съемку для Vogue. Я с радостью согласилась, потому что не забыла, как он приезжал снимать нас с мамой дома несколько лет назад и сказал, что из меня не получится модель, потому что у меня слишком широкие плечи.
Нам с Бобом постоянно не хватало денег, и мы сняли самый дешевый номер в Нью-Йорке — в отеле Chelsea, том самом, где поэт Дилан Томас умер в 1953-м от пневмонии, а позже, в 1978-м, Сид Вишес убил свою девушку Нэнси. Там жил иллюстратор Ричард Бернстайн, который рисовал обложки журнала Interview. Его подруга, фотограф Берри Беренсон, сняла со мной одну из первых обложек Interview — на которой я держу микрофон в одной руке, а в другой — сигарету. Это было странное и веселое время, и мы так и не узнали, откуда в нашем номере взялись серые следы от ботинок на потолке.
ТЕКСТ ГЕННАДИЙ УСТИЯН
