Постараюсь быть кратким. Вы уже посмотрели новый фильм Годара. Или только собираетесь. Подозреваю, что если только вы не законченный синефил, то выйдете из кинозала со словами «Что, черт возьми, это было?». Вполне вероятно, выйдете на десятой минуте. Синефил, кстати, выйдет ровно с таким же ощущением, просто у него хватит силы воли досидеть до конца.
Итак, вы требуете объяснений. Их не будет. Их просто не может быть. Можно, конечно, прочитать синопсис, но он мало поможет. Кажется, это про мужчину и женщину. Кажется, их отношения в кризисе. За этим наблюдает собака. И ничего не понимает. Зритель тоже.
Можно обратиться к ученым мужам. Кинокритики с прилежанием археологов изо всех сил стараются реконструировать по осколкам сюжет фильма и представить в своих рецензиях какое-то подобие истории. Они собирают подробный перечень из , пытаются соединить их в пазл, увидеть хоть какое-то подобие структуры, истории. Но истории быть не может.
Жан Эпштейн, французский режиссер-модернист и теоретик кино, в далеком 1923 году писал: «Кино — это правда. История — это ложь». Кино — не театр и не литература, чтобы рассказывать нам душещипательные истории. Оно дает нам возможность увидеть мир нечеловеческим взглядом. Эту способность киноизображения Эпштейн называл фотогенией.
Годар — это Жан Эпштейн эпохи 3D-кинематографа. В «Маленьком солдате» он устами своего героя соглашался с Эпштейном: «Фотография — это правда. А кино — это правда 24 кадра в секунду». Устраивать из 3D американские горки, как это делает Кэмерон, — это, конечно, хорошо. Лезть с 3D-камерой в пещеры забытых снов, как это делает Херцог, — еще лучше. Но Годара интересует нечто большее — кинокамера может показывать правду, но она не всегда «человеческая».
Кинокамера может так раскрыть двери восприятия, что никакому Олдосу Хаксли и не снилось. Просто индустрия превратила поход в кино в нечто обыденное. Годар напоминает, что кино, как говорил тот же Эпштейн, — дьявольское изобретение. И со всей агрессивностью дает нам это почувствовать, используя 3D так, что в глазах темнеет, а голова кружится.
От Годара легко отмахнуться — это, мол, заумное кино. Зачем он пускает пыль в глаза этими бесконечными цитатами из философов и поэтов? Но на самом деле заумного кино не бывает — это оксюморон. Здравый смысл вроде бы нам говорит, что мысль и эмоция разделены (достаточно вспомнить пресловутый конфликт разума и чувств, про который нам долдонили на школьных уроках литературы). Но это разделение умозрительно и искусственно — и кино нам это показывает. Поэтому как Ницше философствовал молотом, так и Годар здесь философствует кинокамерой — и цитат из кино здесь не меньше, а то и больше, чем из книг.
На самом деле это невероятно демократичное кино. По сути, «Прощай, речь» — это модель для сборки. Тут столько деталей, что зритель волен собрать из фильма все что угодно — тут тебе и Россия с Достоевским, и Че Гевара, даже Мэри Шелли с Франкенштейном. «Ноль и бесконечность. Смерть и любовь». И взгляд собаки. Одним словом, целый мир, втиснутый в 60 минут.
«Нам недостает творчества. Нам не хватает сопротивления настоящему», — заявлял другой француз, философ Жиль Делёз. Сопротивление настоящему — это в некотором смысле творческое кредо Годара. И по существу, конечно, «Прощай, речь» — насилие над вашей мыслью и чувствами. Но в то же время это невероятный опыт свободы.
«Только свободные существа могут быть чужими по отношению друг к другу. Их общая свобода есть как раз то, что их разделяет», — цитирует Годар в какой-то момент в фильме Левинаса. Кино Годара, как это ни парадоксально, эгалитарно — он обращается к зрителю на равных. Стоит только это почувствовать и согласиться на эту «трудную свободу» — фильм раскрывается, и тут же приходит понимание, что в плане фантастического — невозможного — опыта Годар предлагает такой аттракцион, который Кристоферу Нолану с его бригадой физиков-теоретиков даже и не снился.
Поэтому не ищите объяснений. Не читайте рецензий. И вообще, не слушайте меня. Лучше пойдите и купите билет на второй сеанс.
