Гэри Олдман: «Все время ловлю себя на том, что жду какого-то провала»

Любой начинающий актер на вопрос о кумире ответит вам: Гэри Олдман. Он может все. С ними согласны и мастодонты киноиндустрии, и денежные мешки Голливуда, жаждущие заполучить британского актера к себе в блокбастер, чтобы разбавить взрывы и мочилово интеллектуальным драматизмом Олдмана. Гэри же, за свою карьеру побывавший в шкуре лидера панк-группы Sex Pistols, графа Дракулы, крестного Гарри Поттера и десятка других неожиданных персонажей, всегда готов принять новый вызов — в отличие от того же Джонни Деппа, он каждую новую роль встречает с новым лицом. Например, предложение противостоять разумным, вооруженным до зубов приматам в фантастическом боевике «Планета обезьян: Революция». Корреспонденту Interview из Лос-Анджелеса Гэри признался, что его актерство не ограничивается ролями в кино. Ему есть что сыграть и в реальной жизни.

Гэри, давайте сразу к делу: кто этот ваш герой в «Планете обезьян: Революция»?

Этот парень местный, из Сан-Франциско, где и происходит заварушка с опасным для человечества вирусом. Мы с режиссером Мэттом Ривзом обсуждали, что герой должен быть таким негласным лидером. Поэтому раньше, скорее всего, он был полицейским, одним из немногих, кто выжил. Люди тянутся к нему за помощью и выбирают главарем. Ну или он сам поднимает руку, говоря: «Если никто не хочет это сделать, я готов».

Но все же он не злодей, как может сначала показаться?

Понимаешь, мой герой старомоден. В самом начале фильма мы узнаем о его прошлом, потере близких. Он огорчен и все для себя решил: «Я не хочу вести переговоры, я много чего испытал — это больно». Вот его основной посыл.

Я тут говорила с Энди Серкисом, сыгравшим главаря обезьян Цезаря, о двойственности персонажей этого фильма. Сама актерская профессия такая. А вы ощущаете, что жизнь полна постоянных противоречий? Или есть четкое осознание самого себя?

Конечно, костяк у человека должен быть, даже если сам ты не понимаешь, в чем он кроется. Не зря же мы тратим силы в попытках разобраться, кто мы такие, чтобы жить в мире с собой. Но мы исполняем роли каждый день. Отца, например. И этого персонажа нужно играть искренне, с любовью. Когда моему ребенку было пять, на любой запрет он вопрошал: «Но почему?» А я отвечал: «Потому что тебе пять, а мне 45».

Точно подмечено. Но часто ты вынужден играть роль. Бывает, я искренне согласен с ребенком и хочу сказать: «Дружище, ты круто придумал». А нельзя.

Когда, например?

Ну все, начался допрос! (Смеется.) Короче, рассказываю. Мой сын собирается приготовить пасту для друзей. И для девушки, есть тут одна. Поэтому он мечтает, чтобы я свалил куда-нибудь из дома. Для меня это как чертова сирена пожарной бригады. Сын, конечно, у меня парень ответственный, но я все равно говорю, что никуда не пойду, а могу последить за их болоньезе. Ну или посмотреть телевизор наверху. В общем, я что имею в виду? Я мог бы сказать: «Не вопрос, чувак, пойду поужинаю в ресторане». Буду таким клевым, всепонимающим папашей. Но я не хочу играть роль своего в доску отца, которого сын попросил пойти прогуляться. Да ни за что! Пожалуйста, готовь, но я не собираюсь никуда сваливать.

Про ваши роли в жизни все ясно. А когда появилось желание стать профессиональным актером?

Мне было 15. Я увидел Малкольма Макдауэлла в «Бешеной луне» и решил, что тоже так хочу. А потом приехал в Америку, в магазине с видеокассетами обнаружил его «Заводной апельсин» и поверить не мог своему счастью: там я просто зашел в торговый центр, где видеокассета с фильмом как ни в чем не бывало лежала на прилавке. В Британии-то он был запрещен.

Вы говорили Малкольму про это?

Да, говорил. А как я мог не сказать! Понимаете, это был чистый старт — я ведь ни в каких там школьных пьесах до этого не играл, вообще ничего такого не делал.

А потом и сами стали кумиром. Классное ощущение, когда не нужно никому ничего доказывать?

Гораздо круче, когда ты взрослеешь, у тебя появляются дети, меняются приоритеты, появляются обязательства — и нет уже ни тестостерона, ни амбиций. Понимаешь, о чем я? (Смеется.) Знаешь, сколько нужно актеров, чтобы поменять лампочку? Один. Но вокруг всегда толпа, и каждый уверен, что сделает лучше. (Смеется.) А когда ты взрослеешь, то просто желаешь удачи тому, у кого в руках лампочка.

В фильме «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», где вы снимались, были такие слова: «Мы актеры! Мы противоположность людей». Как это понимать?

Надо автора пьесы Тома Стоппарда найти и спросить, что он имел в виду. А вообще забавная реплика.

Но вы же много общаетесь с актерами…

Но у меня нет друзей среди них.

Как так?

Потому что они противоположность людей. (Смеется.)

Колин Ферт сказал, что вы лучший актер в мире. 

Польщен, честно. Но вокруг еще куча талантливых ребят. Вот Эван Макгрегор, например. Или мой партнер по «Планете обезьян» Джейсон Кларк. Чертовски круто работают!

А ваши кумиры?

Том Кортни, Лоуренс Оливье, Алан Бейтс, Питер Селлерс, Алек Гиннесс, — те, кто был до меня, мои герои. За ними — Малкольм Макдауэлл, а теперь уже — даже те, кто пришел позже. Например, я в полном восторге от Рэйфа Файнса. Его игра в «Отеле “Гранд Будапешт”» — бальзам на душу, идеальное чувство ритма, и он с каждым годом становится только лучше. Бывает, актер тебя всего-то лет на пять или на десять младше, но принадлежит совсем к другому поколению. И за этим поколением приятно наблюдать — приятно чувствовать, что все живет и меняется.

А Дэниел Рэдклифф вообще вас боготворит — говорит, вы его главный ориентир.

Дэниел тоже принадлежит к совершенно другому поколению. Они отличаются от нас в первую очередь тем, что могли позволить себе настоящий культ тех вещей, которые были сняты в предыдущую эпоху — ребята, которые смотрели на DVD все вперемешку — то , то .

Все сейчас активно сериалы смотрят. У вас есть любимый?

«Безумцы». Только когда слышу музыку оттуда (напевает A Beautiful Mine) — жизнь сразу налаживается. А еще Boardwalk Empire возвращается, и у меня пока что есть The Americans… В общем, живем.

Кстати, о музыке. Я знаю, что вы музыкант. Музыка как-то влияет на вашу работу? То, что вы слышите и чувствуете, когда она играет. 

(Смеется.) Я играю на фортепиано, но я не музыкант. Да, влияет, конечно. Ведь это главное, что ты делаешь, когда ты актер — слышишь и чувствуешь. Игра — занятие не от ума, это откровение. Для меня это ясно и просто. Ты можешь, как Стелла Адлер, любую абстракцию превратить в уверенно сформулированные предложения, сделать из них книгу и преподавать студентам, но это чувства. Их надо просто чувствовать, и музыканты — первые, кто это понимает.

Вы верите в то, что все когда-нибудь наладится в мире? Это я возвращаюсь к «Планете обезьян», где основной вопрос — смогут ли люди и разумные обезьяны мирно сосуществовать.

Нет, не верю.

Почему?

Потому что никогда ничего в мире не было «налажено».

Нет, вы уж простите, этого просто не случится. Ноль шансов. У людей разные религии, культуры; люди — это племена, в этом их суть и особенность. Идея «давайте заставим весь мир пить кока-колу и петь хором» — полная чушь, ей сопротивляется история и человеческое естество, а насильно ее, слава богу, тоже не насадить. На Западе люди заводят детей поздно и помалу. А в мусульманском мире женятся в 16 и рожают по 15 детей. Считайте в уме. Понимаете, одни культуры будут доминировать, другие — подчиняться, и я привел только один произвольный пример, но не думаете же вы, что даже он может закончиться сосуществованием в мирной и радужной утопии?

Вы переживаете за будущее ваших детей?

Все время ловлю себя на том, что жду какого-то провала, коллапса. Есть ощущение, что в один день все возьмет и поедет к адским чертям, ускоряясь на ходу. Посмотри, что творится на Украине — там это уже началось. Когда республиканец Митт Ромни говорил о холодной войне и угрозе со стороны России, его единогласно послали, назвав идиотом. Они не верили в новую войну, прикинь? А в этом безумном мире не только моим детям жить — ты и меня пока со счетов не списывай.

Интервью
Добавить комментарий